Глава 8
Роберт Лэнгдон с удивлением рассматривал странные экспонаты – плавно изогнутые гигантские стальные листы, тронутые ржавчиной. Они были установлены так, что получились свободно разбросанные объекты высотой чуть более четырех с половиной метров. У объектов были разные текучие формы: длинные волны, незамкнутые цилиндры, спирали.
– Итак, «Материя времени», – повторил Уинстон. – Художник – Ричард Серра. Листы из тяжелого металла, поставленные на ребра, создают ощущение нестабильности. Но на самом деле они устойчивы. Накрутите долларовую банкноту на карандаш, снимите и поставьте на ребро – закрученная банкнота будет вполне устойчива, что обеспечено геометрией.
Лэнгдон остановился у огромного усеченного конуса. Слегка наклоненные стенки его были покрыты налетом ржавчины, словно мхом. Странное сочетание несокрушимой силы и хрупкого равновесия.
– Обратите внимание, профессор: эта форма не замкнута.
Лэнгдон пошел вокруг металлической стены и обнаружил зазор – словно ребенок попытался нарисовать окружность, но не довел линию до конца.
– Разомкнутые края оставляют проход – это дает возможность посетителям исследовать внутреннее пространство.
Если только посетитель не страдает клаустрофобией, подумал Лэнгдон и торопливо отошел в сторону.
– У экспоната, который сейчас перед вами, – продолжал Уинстон, – тоже есть внутреннее пространство. Три изогнутые полосы, поставленные на ребра, образуют два волнообразных коридора длиной более тридцати метров. Это произведение называется «Змея», и наши юные посетители с удовольствием бегают по ее «коридорам». А если два человека встанут в противоположных концах «коридора», то смогут переговариваться даже шепотом, словно стоят лицом к лицу.
– Уинстон, все это очень интересно. Но не могли бы вы объяснить, почему Эдмонд попросил показать мне именно этот зал? – Он знает, что я не любитель подобных произведений.
– Главное, что он попросил показать вам здесь, – ответил Уинстон, – это экспонат под названием «Закрученная спираль». Впереди и чуть правее. Видите?
Лэнгдон посмотрел в указанном направлении. Да до нее идти метров восемьсот!
– Да, вижу.
– Отлично. Пойдемте посмотрим?
Лэнгдон окинул унылым взглядом бесконечное пространство ангара и покорно зашагал в сторону спирали под неумолкающий голос Уинстона:
– Я слышал, профессор, что Эдмонду Киршу очень нравятся ваши исследования, особенно о взаимодействии разных религиозных традиций и отражении этих процессов в искусстве. Это во многом схоже с тем, чем занимается Эдмонд, когда с помощью теории игр и компьютерного моделирования анализирует различные системы, чтобы попытаться предсказать, как они будут развиваться с течением времени.
– И, судя по всему, у него неплохо получается. Его даже называют Нострадамусом наших дней.
– Верно. Хотя, на мой взгляд, обидное сравнение.
– Почему обидное? – удивился Лэнгдон. – Нострадамус – самый знаменитый предсказатель всех времен и народов.
– Профессор, не хочу показаться невежливым, но Нострадамус написал около тысячи невнятных катренов, в которых вот уже четыре столетия суеверные люди умудряются находить предсказания всего, чего угодно, – от Второй мировой войны до смерти принцессы Дианы и атаки на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. Полный абсурд. А Эдмонд Кирш сделал несколько очень детальных прогнозов, которые вскоре подтвердились: облачные технологии, беспилотные автомобили, чип всего на пяти атомах. Мистер Кирш не Нострадамус.
Обиделся, подумал Лэнгдон. Говорят, сотрудники Эдмонда Кирша просто молятся на него, и, очевидно, Уинстон один из самых преданных его обожателей.
– Вам нравится экскурсия, профессор? – неожиданно сменил тему Уинстон.
– Очень нравится. Кирш молодец, разработал интересную систему дистанционных экскурсоводов.
– Над этой системой Эдмонд работал годы и годы, потратил огромные деньги и немало времени. И все в условиях строжайшей секретности.
– Правда? Честно говоря, технология не кажется мне какой-то запредельно сложной. Признаюсь, вначале я отнесся ко всему этому скептически, но вы, Уинстон, растопили мое сердце – с вами приятно беседовать.
– Рад слышать. Надеюсь, узнав правду, вы не измените свое мнение. Дело в том, что я был не до конца честен с вами.
– Что вы имеете в виду?
– Начать с того, что мое настоящее имя не Уинстон, а Арт[17].
– Экскурсовод по имени Арт! – рассмеялся Лэнгдон. – Вполне естественно, что вы поменяли имя. Рад познакомиться, Арт.
– И еще. Когда вы спросили, почему бы гиду просто не ходить рядом, я объяснил, что мистер Кирш хотел уменьшить количество людей в залах. Но это не вся правда. Есть еще одна причина, почему мы общаемся с помощью гарнитуры. – Он сделал паузу. – Дело в том, что я физически не могу ходить.
– О, простите. – Лэнгдон представил колл-центр, несчастного молодого человека в инвалидной коляске, и ему стало неловко, оттого что Арту приходится все это рассказывать.
– Не надо меня жалеть, профессор. Поверьте, ноги мне ни к чему. Понимаете, я вообще выгляжу не так, как вы меня представляете.
Лэнгдон замедлил шаг.
– Что вы имеете в виду?
– Арт – не от слова «искусство», а от слова «искусственный»[18], хотя мистер Кирш предпочитает термин «синтезированный». – На мгновение повисла пауза. – Дело в том, профессор, что сегодня весь вечер вы беседовали с «синтезированным экскурсоводом». Проще говоря – с компьютером.
Лэнгдон невольно огляделся по сторонам:
– Это что, розыгрыш?
– Отнюдь. Я вполне серьезно. Эдмонду потребовалось около десяти лет и порядка миллиарда долларов, чтобы столь серьезно продвинуться в области создания искусственного интеллекта. И сегодня вы одним из первых оценили плоды этих усилий. Весь тур провел для вас «синтезированный экскурсовод». Я не человек.
Лэнгдон не сразу смог поверить в то, что услышал. Прекрасная дикция, естественные интонации. Если исключить странноватый смех, Лэнгдон никогда не сталкивался с таким приятным собеседником. А добродушный юмор и тонкое понимание произведений искусства…
Надо мной проводят эксперимент, подумал Лэнгдон, оглядываясь в поисках скрытых видеокамер. Похоже, он невольно стал частью произведения «экспериментального искусства» – персонажем хорошо срежиссированной пьесы из театра абсурда. Я для них как крыса в лабиринте.
– Мне все это не очень нравится, – громко произнес Лэнгдон, и голос его эхом разнесся по огромному пустому залу.
– Простите, – сказал Уинстон. – Вас можно понять. Я допускал, что вам трудно будет это переварить. Теперь ясно, почему Эдмонд попросил привести вас сюда, где никого нет. Кстати, другие гости ни о чем не подозревают.
Лэнгдон снова осмотрелся, словно хотел убедиться, что он один в этом огромном зале.
– Как вам несомненно известно, – уверенно продолжил Уинстон, не обращая внимания на растерянность Лэнгдона, – человеческий мозг – бинарная система: синапсы находятся либо в пассивном состоянии, либо в возбужденном, как «переключатели» в компьютере, – либо включен, либо выключен. В мозгу больше ста триллионов «переключателей». Так что проблема создания искусственного мозга не в новых технологиях, а в масштабности системы.
Лэнгдон едва его слушал, двигаясь в направлении стрелки под надписью «Выход», которая указывала в дальний конец зала.
– Профессор, я понимаю, вас смущает, что мой «человеческий» голос сгенерирован машиной, но, поверьте, это самая простая задача. Более или менее сносно человеческую речь может имитировать простая электронная книжка за девяносто девять долларов. А Эдмонд вложил в этот проект миллиарды.
Лэнгдон остановился.
– Если ты компьютер, скажи: какой был промышленный индекс Доу – Джонса при закрытии торгов двадцать четвертого августа одна тысяча девятьсот семьдесят четвертого года?
– Это была суббота, – мгновенно прозвучал ответ. – Торги не проводились.
Лэнгдон почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Он специально назвал эту дату. К тому же этот день навсегда остался у него в памяти. В ту субботу у его лучшего друга был день рождения, и он до сих пор помнил вечеринку у бассейна. Хелен Вули была в голубом бикини.
– Но накануне, в пятницу, двадцать третьего августа, – бесстрастно продолжал гид, – промышленный индекс Доу – Джонса при закрытии был 686,80, он упал на 17,83 пункта, потеряв 2,53 процента.
Лэнгдон на мгновение потерял дар речи.
– Я готов подождать, если вы хотите свериться со смартфоном. Но не могу не отметить комичность ситуации.
– Но как…
– Главная проблема искусственного интеллекта, – снова зазвучал голос, и слышать британский акцент казалось теперь особенно странно, – не быстрый доступ к данным, что, вообще говоря, несложно, но способность оперировать этими данными, уметь их сопоставлять и делать выводы. Это, собственно, я и продемонстрировал вам сегодня. Умение уловить взаимосвязь и взаимозависимость разных суждений. Поэтому мистер Кирш хотел, чтобы этот тест был пройден с вами.
– Тест… со мной? Ты тестировал… меня?
– Нет-нет, что вы. – И снова этот противный смех. – Я тестировал себя: смогу ли я убедить вас в том, что я человек.
– Тест Тьюринга?
– Именно.
Этот тест для оценки интеллектуальных способностей вычислительной машины, насколько помнил Лэнгдон, был предложен знаменитым шифровальщиком Аланом Тьюрингом еще в пятидесятые годы прошлого века. Судье предлагалось послушать диалог человека и машины. Если судья не сможет с уверенностью определить, который из участников диалога – человек, тест считается пройденным. В 2014 году в лондонском Королевском обществе одна из компьютерных программ сенсационно прошла этот тест. Но с тех пор, похоже, в деле создания искусственного интеллекта был совершен настоящий прорыв.
– Сегодня вечером, – продолжал Арт, – ни один из гостей ничего не заподозрил. Все наслаждались приятной беседой.
– То есть сегодня все разговаривали с компьютером?
– Строго говоря, все разговаривали со мной. Мне не сложно беседовать с большим количеством людей одновременно. Вы слышите мой базовый голос, который определил Эдмонд, а остальные… С каждым гостем я разговаривал на его языке и соответствующим голосом. Учитывая ваши персональные данные: мужчина, американец, профессор, – я добавил к базовому голосу легкий британский акцент. Мне показалось это более подходящим, чем, скажем, беседовать голосом юной девицы с тягучим выговором представителей южных штатов.
Похоже, он только что обвинил меня в мужском шовинизме.
Лэнгдон вспомнил одну любопытную запись, которая появилась в Сети несколько лет назад. Шеф-редактору журнала «Тайм» Майклу Шереру позвонил рекламный робот и говорил так «по-человечески», что потрясенный Шерер выложил запись разговора в Сеть для всеобщего ознакомления.
И это было всего несколько лет назад, подумал Лэнгдон.
Лэнгдон знал, что Эдмонд упорно работает над созданием искусственного интеллекта – время от времени Кирш появлялся на обложках журналов, чтобы объявить об очередном прорыве. И вот его новое детище – «Уинстон». Ничего не скажешь, впечатляющие успехи.
– Я понимаю, у нас мало времени, – снова зазвучал голос. – Но мистер Кирш просил, чтобы я обязательно показал вам эту спираль. И вот она перед вами. Он предупредил, что вы непременно должны зайти внутрь и пройти до самого центра.
Лэнгдон заглянул в узкий искривленный проход и насторожился. Что за глупый студенческий розыгрыш?
– Прости, а что там, внутри? Видишь ли, я не большой любитель замкнутых пространств.
– Любопытно, я не знал об этой вашей особенности.
– Предпочитаю не распространяться о своей клаустрофобии, – сказал Лэнгдон и вдруг поймал себя на странном ощущении: он никак не мог до конца поверить, что говорит с компьютером.
– Не надо бояться. В центре спирали очень просторно. А мистер Кирш просил, чтобы вы обязательно осмотрели именно центр. Также Эдмонд сказал: перед тем как войти в лабиринт, вам следует снять гарнитуру и положить на пол.
Лэнгдон все еще не решался.
– То есть тебя там не будет?
– Очевидно, нет.
– Все это как-то странно, я не совсем уверен…
– Профессор, вы приняли приглашение мистера Кирша и проделали долгий путь, чтобы прибыть сюда. А здесь всего лишь несколько десятков метров… Поверьте, дети бегают каждый день туда и обратно, и с ними ничего не случается.
Впервые в жизни Лэнгдона стыдил компьютер. И это подействовало. Он снял гарнитуру, положил на пол и приблизился ко входу в лабиринт. Узкий проход между высокими стальными стенами плавно поворачивал влево и терялся во мраке.
– Ничего страшного, – сказал он, ни к кому, собственно, не обращаясь.
Сделал глубокий вдох и шагнул вперед.
Узкий коридор все вился и вился, закручивался сильнее, и скоро Лэнгдон потерял счет виткам. С каждым оборотом проход сужался, и Лэнгдон чувствовал, что из-за широких плеч ему скоро придется идти боком. Дыши глубже, Роберт. Наклоненные металлические стены, казалось, вот-вот схлопнутся, и на него обрушатся тонны стали.
Что я делаю?
Он уже готов был развернуться и побежать обратно, когда узкий проход вдруг оборвался и открылась просторная площадка. В центре спирали было действительно куда больше пространства, чем можно предположить. Лэнгдон быстро вышел из тоннеля на открытое место, обвел взглядом высокие стальные стены и снова подумал, что это глупый детский, а главное – совершенно неуместный розыгрыш.
Где-то снаружи стукнула дверь, и за высокими стальными стенами послышались быстрые гулкие шаги. Кто-то вошел в зал через дверь, которую видел Лэнгдон. Шаги приблизились к спирали, а потом их звук стал перемещаться вокруг Лэнгдона, с каждым витком становясь все громче. Кто-то шел по лабиринту. Лэнгдон повернулся лицом к выходу из тоннеля. Шаги приближались, становились все громче, и наконец из тоннеля появился человек. Невысокий, худой, бледный, с горящими глазами, с непослушной копной черных волос на голове.
– Великий Эдмонд Кирш умеет себя подать.
– Как говорится, «второго шанса произвести первое впечатление не будет», – улыбнулся Кирш. – Приветствую, Роберт. Спасибо, что пришел.
Они дружески обнялись. Лэнгдон почувствовал, как сильно Кирш похудел за этот год.
– Следишь за фигурой?
– Я стал веганом, Роберт. Это проще, чем крутить педали.
Лэнгдон рассмеялся:
– Рад тебя видеть, Эдмонд. Ты как всегда – всех заставил нарядиться, а сам бог знает в чем.
– Кто? Я? – Кирш взглянул на свои узкие черные джинсы, огладил белую майку с V-образным вырезом на груди и куртку-бомбер с боковыми молниями.
– Это все от-кутюр.
– И белые шлепанцы тоже от-кутюр?
– Шлепанцы?! Да это «Феррагамо», линия «Гвинея».
– И стоят они, полагаю, больше, чем все, что на мне?
Эдмонд подошел и посмотрел лейбл на фраке Лэнгдона. Потом улыбнулся:
– А что, вполне милый фрак. И сидит хорошо.
– Послушай, Эдмонд. Этот твой синтезированный друг Уинстон… Меня тревожит, что…
Лицо Кирша засветилось от радости.
– Здорово, да? Ты не представляешь, как я рванул с искусственным интеллектом в этом году, – настоящий квантовый скачок. Разработал несколько новых технологий, теперь компьютер совершенно на иных принципах решает задачи и сам себя контролирует. Уинстон пока в процессе доводки. Но он прогрессирует с каждым днем.
Лэнгдон заметил, что за прошедший год под мальчишескими глазами Эдмонда появились темные круги. Он вообще выглядел очень усталым.
– Эдмонд, расскажи, зачем ты меня сюда затащил?
– В Бильбао? Или в спираль Ричарда Серра?
– Начнем со спирали. Ты же знаешь, у меня клаустрофобия.
– Конечно, знаю. Но сегодня мне надо расшевелить всех моих гостей, – сказал он с самодовольной усмешкой.
– Ты в своем репертуаре.
– К тому же мне надо поговорить с тобой, а я не хочу, чтобы меня увидели до начала шоу.
– Рок-звезда не общается со зрителями до концерта?
– Вот именно! – шутливо согласился Кирш. – Рок-звезда появляется на сцене в мистических клубах дыма.
Свет в зале вдруг начал мигать. Кирш посмотрел на часы. Потом на Лэнгдона. Лицо его стало серьезным.
– Роберт, у нас мало времени. Сегодня у меня большой день. На самом деле не только у меня – у всего человечества.
Лэнгдон внезапно ощутил сильное волнение.
– Недавно я сделал научное открытие, – продолжил Эдмонд. – Это такой прорыв! Даже не представляешь, какие будут последствия. Почти никто на свете ничего об этом не знает, и вот сегодня, совсем скоро, я объявлю об открытии всему миру.
– Не знаю, что и сказать, – отозвался Лэнгдон, – все это очень любопытно.
Эдмонд понизил голос и заговорил с необычным напряжением:
– Прежде чем расскажу всем о своем открытии, я хочу посоветоваться с тобой, Роберт. – Он сделал паузу. – Боюсь, от этого зависит моя жизнь.
