Глава 83
Лэнгдон и Амбра, изучив фасад церкви, нашли вход в Суперкомпьютерный центр Барселоны в южном конце поперечного нефа. Ультрасовременный вестибюль из прозрачного пластика на фоне древнего грубого камня придавал церкви странный вид – словно она заплутала во времени.
В небольшом дворике перед входом стоял четырехметровый бюст древнего воина. Рядом с католической церковью он выглядел странно. Но зная Эдмонда… Неудивительно, что его рабочее пространство – место максимальных контрастов.
Амбра поспешила ко входу и нажала кнопку звонка. Лэнгдон подошел к ней, и камера слежения над входом повернулась вначале к ним, а потом с полминуты сновала туда-сюда, проверяя, что происходит вокруг.
Наконец дверь зажужжала и открылась.
Лэнгдон и Амбра быстро вошли внутрь и оказались в огромном фойе – бывшем притворе храма. Большое замкнутое пространство, плохо освещенное и абсолютно пустое. Лэнгдон надеялся, что кто-то их встретит, возможно, один из сотрудников Эдмонда – но в фойе не было ни души.
– Есть здесь кто-нибудь? – прошептала Амбра.
Послышалось тихое средневековое церковное песнопение – многоголосый хорал для мужского хора, смутно знакомый. Лэнгдон никак не мог вспомнить, что это. Но само по себе церковное пение в компьютерном центре – вполне в духе Эдмонда с его специфическим чувством юмора.
Сияющий на стене огромный плазменный экран служил единственным источником света. На экране изображалось нечто, похожее на примитивную компьютерную игру: группы черных точек хаотически двигались на белом фоне – словно рои черных жучков в бессмысленном полете.
Не таком уж бессмысленном, подумал Лэнгдон, когда наконец понял, что перед ним.
Знаменитую компьютерную игру под названием «Жизнь»[110] придумал в 1970 году британский математик Джон Конвей. Черные точки – «клетки» – двигались, взаимодействовали друг с другом и «размножались» по определенным правилам, заложенным в программу. Постепенно клетки начинали организовываться в кластеры, последовательности, складывались в некие «структуры». Они развивались, усложнялись и начинали напоминать те образования, что встречаются в природе.
– Игра Конвея «Жизнь», – сказала Амбра. – В прошлом году я видела основанную на ней инсталляцию – мультимедийный проект под названием «Клеточный автомат»[111].
Лэнгдон удивился осведомленности Амбры. Сам он знал о «Жизни» только благодаря знакомству с ее создателем, Конвеем, который преподавал в Принстоне.
Лэнгдон снова прислушался к хору. Что-то знакомое. Может, ренессансная месса?
– Роберт, – сказала вдруг Амбра. – Посмотрите.
Точки и кластеры на экране задвигались в другом направлении, все быстрее и быстрее, словно кто-то включил обратную перемотку. Структуры устремились в прошлое. Количество точек постоянно уменьшалось, клетки не делились, а схлопывались, структуры упрощались, пока наконец не осталось совсем мало клеток, и они продолжали уполовиниваться – восемь, потом – четыре, потом – две, потом…
Одна.
Единственная клетка мерцала посередине экрана.
По спине у Лэнгдона пробежал холодок. Происхождение жизни.
Последняя точка погасла. Осталась пустота. Чистый белый экран.
Игра «Жизнь» закончилась. На экране начал проявляться текст, он становился все отчетливее, и наконец они смогли его прочесть.
Даже если вы допускаете первопричину, все равно остается вопрос: откуда она и как возникла.
– Это Дарвин, – прошептал Лэнгдон, узнав знаменитую фразу великого биолога, в которой был заключен тот же вопрос, что задавал Эдмонд Кирш.
– Откуда мы? – воскликнула Амбра, прочитав текст на экране.
– Совершенно верно.
Амбра улыбнулась:
– Может, пойдем и узнаем ответ?
И она направилась к колоннам, за которыми начинался центральный неф церкви.
Внезапно экран ожил, и на нем появился коллаж из слов, которые хаотически комбинировались на экране. Слов становилось все больше, они возникали, изменялись, соединялись во множество фраз.
рост… почки… молодые побеги…
Коллаж ширился, рос и наконец Лэнгдон и Амбра увидели, как из слов образовалось дерево.
[112]
Что это значит?
Они смотрели на дерево, а голоса а капелла пели все громче. Лэнгдон вдруг понял, что хор поет не по-латыни – по-английски.
– Господи, слова на экране, – сказала Амбра. – Мне кажется, их же и поют.
– Совершенно верно, – согласился Лэнгдон. На экране появлялось новое словосочетание – и тут же хор выпевал его.
…в результате медленно действующих факторов… а не единичного мистического акта творения…
Лэнгдон смотрел и слушал, чувствуя странный диссонанс слов и музыки: музыка благочестиво религиозна, а текст – прямая противоположность.
…живые существа… выживает сильнейший… слабейший погибает…
Лэнгдон замер.
Вспомнил!
Несколько лет назад Эдмонд водил его на представление. Называлось оно «Месса Чарлза Дарвина». Из католической мессы убрали традиционный латинский текст и поместили выдержки из «Происхождения видов» Чарлза Дарвина. Получился удивительный контрапункт одухотворенного пения и жестких научных формулировок.
– Странно, – сказал Лэнгдон. – Мы с Эдмондом когда-то вместе слушали это сочинение, помню, ему очень понравилось. И вот оно звучит здесь – какое странное совпадение.
– Это не совпадение, – услышали они над головой знакомый голос. – Эдмонд учил встречать гостей музыкой, которая и приятна, и дает пищу для размышлений. Чтобы было что обсудить.
Лэнгдон и Амбра, не веря своим ушам, смотрели на динамики под потолком. Жизнерадостный голос говорил с явным британским акцентом.
– Рад, что вы нашли дорогу сюда, – сказал знакомый голос. – Я никак не мог с вами связаться.
– Уинстон! – воскликнул Лэнгдон. Странно, но он испытал огромное облегчение, услышав синтезированный голос компьютера. Они с Амброй наперебой принялись рассказывать, что с ними происходило в последние несколько часов.
– Очень приятно вновь слышать ваши голоса, – сказал Уинстон. – Ну и как: вы нашли то, что искали?
