«Книга Андрея»:
ВНЕ СЛУЖЕНИЯ

Вoт я и снова наедине с самим Собой. Мне радостно и покойно: хоть я и один, но я не ощущаю себя одиноким. Встречи и расставания – эпизоды жизни, и в каждом из них своя радость. Одиночество же – это печаль и скорбящие думы, одиночество – это чувство, где сокрушаются мечты и тлеют обиды. Отчего же даже среди людей люди чувствуют себя одинокими?
Не от того ли, что ищут они себе помощи и поддержки, защищённости и воодушевления?
Но кто же будет помогать и поддерживать, защищать и воодушевлять, если всякий думает не о том, как сделать это, но о том, как получить?
Как тут не чувствовать себя одиноким?
Синоним одиночества – слабость. Но как же слабы те, кто даже слабости своей признать не в силах!
А слабый испытывает страх, слабый побиваем. И чем же занят слабый, как не попытками защититься от всего и вся?
Носится он со своею болью и ссадинами своими, как сиделка у тяжелобольного, от всего ограждает себя одинокий. Одиночество – неприступные стены слабости. Синоним одиночества – страх. Переступить границы себя, избавить себя от границ – вот чего человек боится по-настоящему, вот от чего чувствует себя одиноким. Он подобен мертвецу, он исключён. Чего же бояться ему теперь?
Страх ради страха – вот безумие одиночества. И чтобы оправдать бессмысленность своего страха придумывает человек монстров, их он поселяет в себе, сам себя ими пугает, пугается и боится. Так я думал и тем временем прошёл мимо странного человека, сидящего на обочине дороги. Лишь его чернота, а он был весь в чёрном, зацепила мой глаз. Я остановился. «Он подобен камню – так он чёрен!
Он скрыт в самом себе, он заключён в казематах слабости и страха. Каких-то демонов видит сейчас одинокий человек этот в своём забытьи?» – подумалось мне, когда я смотрел на это странное существо с одним глазом. — Милейший! — позвал я незнакомца, заглядывая ему в единственный глаз. Ответа не последовало, глаз недвижимо смотрел внутрь и видел, как мне показалось, что-то ужасное или, может быть, великое, что-то, вводящее в полное оцепенение. — Привет!
А-у, я тут… – протянул я. В ответ единственный глаз незнакомца медленно пошевелился, но и только. — Всё хорошо, опасность миновала, можно очнуться, — говорил я, как анестезиолог, приводя и сознание пациента, выходящего из наркоза после тяжёлой операции. — А?
Что? — растерянно, еле слышно прошептал одноглазый. — Я говорю: привет!
Всё хорошо… – Ааа! — заорал он вдруг, словно бы увидал что-то чудовищное, и отшатнулся, закрываясь от меня трясущимися руками. — Ну брат, довольно, — с утрированной серьёзностью произнёс я. — Давай, бери себя в руки, и хватит дурака валять. Ты кто? — Кто ты?!
— продолжал вопить незнакомец. — Да, плохо дело… – Я – дающий благословение! — взбеленился вдруг мой очумелый собеседник. — Ничего себе! — я был потрясён, это точно. — Благословишь? — прагматично поинтересовался я. — Я больше не благословляю! — его голос зазвенел в удивительном раздражении, сбиваясь на высокую ноту. — Тогда ты уже «не дающий благословения», — спокойно резюмировал я. — Бог умер, я отпеваю Его. — Чего ради?
Одноглазый рассерженно передёрнул плечами и, исполненный благородного негодования, сел ко мне боком, демонстративно обхватив руками колени, как трёхлетний ребёнок, которому не дали обещанной конфеты. — Умер Бог, которого не было, — сказал я, усевшись точно таким же образом. — Ты оплакиваешь себя, благословивший собственное горе. — Откуда ты знаешь?
Ты друг этого безбожника Заратустры? — Твой взгляд обращён внутрь тебя, но у тебя внутри нет ничего, кроме тебя самого. Что умерло в тебе, что бы мог ты оплакивать? — Умерла моя жизнь, — прошептал дающий благословение и расплакался. — Умирает в тебе человеческое, а жизнь твоя пока только поблёскивает. Так не отчаивайся, человек: ты обретёшь самого Себя!
Пусть же умрёт твой Бог, имя которому – одиночество. Одноглазый продолжал плакать, растирая грязь по стареющему лицу. — Эта дорога ведёт к Заратустре? — спросил он тихо через несколько минут, в течение которых я сидел молча, рассматривая небо. — Все они… – сказал я в ответ, поднялся и отправился дальше.