«Книга Андрея»:
О МЕЧТАЮЩИХ О ДРУГОМ МИРЕ

Проснулся я в дурном настроении, впрочем, вполне для меня обычном. Проснулся, полежал ещё в кровати, вспомнил вчерашний вечер, думал ещё сколько-нибудь поспать, но потом всё же встал, вышел из дома, потянулся, осмотрелся, почесал голову. Ничего не помогало. В душе кадила дисфоричная тоска и хотелось помереть, причём чем раньше, тем лучше. Утреннее солнце и радость нового дня словно обошли меня стороной, хотя и были рядом. Всё это казалось мне пустым, ненужным и абсолютно бессмысленным. Тоскливым взором, щурясь от яркого солнечного света, я уставился на Заратустру, который с непобедимым оптимизмом косил на участке столь же непобедимую траву. Я смотрел на его загорелую спину и думал: «Ну и что?
Всё пустое! — тут мысли на время оставили, меня но вскоре вновь поскакали, подобно приземистым мамаевым лошадкам. — Всё пришло из небытия, и всё уйдёт в небытие. Всё пустое!
Толку никакого. И я тоже… Исчадие суеты – одно слово!
Или даже два!
И что теперь?
И на кой чёрт?! — я сел на скамью и опустил на руки отяжелевшую голову, содрогающуюся, казалось, от этого мыслительного топота. — А траву-то он зачем решил косить?
Вот тоже, с ума сошёл!
Голова на десятерых, а толку…» Тут я залюбовался его работой, глубоко вздохнул и только подумал о том, как он хорош в этом своём ничего-творчестве, как вдруг мигом получил исчерпывающие ответы на все свои вопросы. — Перестань скулить, — громогласно сообщил Заратустра, не оборачиваясь ко мне и не переставая косить. — Иди умойся!
Сейчас я закончу, и мы будем пить кофе. — С чего ты взял, что я скулю? — я был и поражён, и уязвлён одновременно. Тут Заратустра обернулся, залитый солнцем, посмотрел на меня, улыбаясь, смахнул со лба пот и произнёс со своей удивительной нежностью: — Потому что я думаю о тебе. Это звучало так просто, так открыто, так естественно, что я смутился, залился краской, протрезвел в одну секунду, опустил голову и, как нашкодившая собачонка, поджав несуществующий хвост, ретировался в ванную. Умывшись холодной водой, я отправился на веранду. На столе уже стоял завтрак, а кофеварка призывно шипела, источая благословенный кофейный аромат. — Садись, — услышал я со спины. — Овсянка, овощной салат и бутерброды с сыром. Давай, налегай!
Я сел. Заратустра налил мне кофе, положил в широкую пиалу каши, пододвинул салат и уселся рядом. — Ну, и как это называется? — спросил он меня с серьёзностью самого доброго из учителей. — Это называется «эгофилия», — сообщил он, не дожидаясь ответной реакции. — У тебя от этого будет несварение желудка, а голова уже сейчас по всем швам трещит. Тебе это надо? — Нет. — Ну, и как это называется? — «Эгофилия». — Нет, это называется – «глупость», — тем же располагающим тоном продолжал свою отповедь Заратустра. — Когда «мир несовершенен», а «Я» мера всех вещей, то это называется глупость, и никак иначе. «Я» – это глупость по определению, а ты, вооружившись эдакой «глупостью», принимаешься судить всё и вся. Ну не дурак? – Дурак, — я признался в этом чистосердечно, хотя и не понял ещё, «почему, собственно». И вот что говорил Заратустра во время завтрака: «Человеку хочется, чтобы его любили. Это похвально. Ему кажется, что если бы его любили, то всё было бы у него хорошо: и мир бы стал совершенным, и Бог добродушным, и сам бы он был "ничего себе". Так вот, это – глупость!
Если ты зависишь так от всего и вся, то тебя нет. Понял? Кого любить-то?
О чём ты мечтаешь?
Как хочешь ты, чтобы тебя любили?
Вот я тебя люблю, а ты как дурак продолжаешь хотеть, чтобы тебя любили. И что?
А если бы ни я, ни кто другой тебя не любил, разве же изменилось что-то в твоём мире бесконечного ожидания?
Ты ждёшь того, чего нет. Так ведь этого нет!
Нет ничего "по ту сторону", пока нет стороны этой. А, её, и правда, нет. Что "по ту сторону" реки?
"По ту сторону" солнца? "По ту сторону" неба?
Река, солнце и небо. Остальное же – идеализм, а значит – глупость!
Что "по ту сторону" человека, если нет ещё человека, а только смрад один да базарная суета?
У тебя сколько жизней?
Пять, десять, сто или всё же одна?
И кто будет её проживать?
Ты, или страхи твои, или, может, иллюзии, устремления в пустоту непроглядную?
Кому ты её отдашь? Кого выберешь себе в падальщики?
Нет правды ни в тебе, ни во мне, ни в ком другом, правда только
между . Она сиюминутна, рождается в соприкосновении двух и умирает, когда расходятся стороны, каждая своей дорогой. Ты же пытаешься найти свою правду, несуществующую "по ту сторону", которой нет, и так, чтобы была она вечной, словно утюг чугунный. Лучше бы ты воду в решете носил – больше было бы проку!
Много ли правды в солнце самом по себе?
А в теплоте?
Чувствуешь разницу?
Что скажешь о человеке, что эгоистом себя не ощущает?
Всё будет ошибкой. А о себе что ты знаешь, если не ощущаешь себя эгоистом?
Нет того вовсе, кто не ощущает самого Себя, ничего о нём нельзя знать. А если любишь ты себя или других, но любовью "потусторонней", то лучше постричься тебе в монахи. Там, в монастыре, будешь носить свою воду!
Если занялся ты собой, самосострадательный, если по себе льёшь ты слёзы жалкие, кликуша, то умерло для тебя пространство
между – знай это!
С ним вместе умер и ты, плакальщик похорон собственных. Это называется – "эгофилией"!
Нет мира другого, но всегда будет тебе человек другой, если дорожишь ты жизнью своей, будучи эгоистом. Идеализм – блеф для страшащихся и пристанище для мертвецов, что мир другой ищут, а человека другого не замечают. Дорога всегда неизвестна. Мечты – неизвестны. Предметы – лишь кажутся. Радуйся – неизвестность освобождает!
Те, кто ждут, — не дождутся. Те, кто ищут, — не найдут. Те, кто делают, — те получат всё, если не ждут и не ищут. Те, что лгут себе, не зная о том, — уже умерли. Те, кто любят, — те любят, и только! Те, кто не любят – никогда не полюбят, ибо жизнь одна, а времени – нет. Те, что открытости своей не ведают, — те пусты будут вечно. Те, кто не хотят, — не захотят никогда. Те, кто хотят, — делают. Ничего не случается "когда-то потом". Если что-то есть, можно это лишь спрятать, но нельзя уничтожить. "Та сторона&quot — это то, что прячет, но не то, что прячется. Сегодня ты смотрел по ту сторону себя. Каково тебе, убийца?» – Ну что, страдающий эгофилией, ты всё ещё хочешь быть эгоистом? — спросил меня Заратустра, когда мы завершили наш завтрак. — Да, хочу, — твёрдо ответил я. — Хочешь значит, делай, и сейчас!
А будешь ждать – умрёшь. Мы убрали со стола. — Пойдём прогуляемся, — предложил Заратустра, — ты покажешь мне дачный посёлок. Я, разумеется, согласился, и мы отправились.