«Книга Андрея»:
ПРЕДИСЛОВИЕ «КАНАТНОГО ПЛЯСУНА» IX

Нежные лучи утреннего солнца проникали в комнату сквозь узкое прямоугольное окошко под самым потолком. Я потянулся, ощущая приятную сладость во всём своём отдохнувшем, но ещё вполне спящем теле. Давно у меня не было такого глубокого и спокойного сна, наверное, с самого детства… «Что было прошлым днём?
Где я?», — и я вспомнил вчерашний вечер, моего нового друга, улыбнулся и перевернулся со спины на бок. Но в этот момент сильный испуг пронзил всё моё существо: «Где он?
Где?!»
Я вскочил и, шлёпая босыми ногами по холодному деревянному полу, поспешил к двери. Солнце остановило меня на пороге. Его тепло растопило моё волнение, я замер. Лес словно сказочный, в ризе мягкого утреннего света, был добр и весел. Я медленно шёл по единственной дорожке, ведущей от дома туда, где виднелась белая гладь реки. Ещё не достигнув берега, я услышал радостные крики, плеск воды и завораживающий смех. По берегу на точно таком же, как у меня, но только синем «Trek», рисуя круги, что-то крича и смеясь, поднимая в воздух столпы водяной пыли, колесил Заратустра. — Утро пришло!
Небо распахнулось светом!
Птицы проснулись, и звери покинули свои норы!
Грядет день Человека! — кричал Заратустра. — Вставай, лежебока!
Вставай и не забудь разбудить в себе Человека!
Не гоже спать, ибо день уже начался!
Начался день Человека!
Скинь покровы сна, зри!
И я смотрел. Я смотрел, как этот счастливый человек, красивый в своей неуёмной радости, ловил порывы ветра и отдавал им на откуп блестящие струи воды. Наконец Заратустра поравнялся со мной. — Ну что?
Купаться? — Купаться! — ответил я. Скинув одежду, какая на ком была, мы бросились в воду наперегонки и хохотали, орошая друг друга тёплыми, светящимися брызгами. Вода держала нас на поверхности, не пуская в свои холодные недра, течение несло, а птицы, весело щебеча, пикировали вниз, словно бы желая присоединиться к нашей беззаботной радости. Заратустра напыщенно грозил им пальцем: — Кого вы хотите поймать, птицы?
Рыбу или Человека?
Кого вам не хватает для счастья?
Ладно, берите рыбу себе, но человека я не отдам вам, птицы. В нём не проснулся ещё Человек, Он ещё дремлет!
Он просыпается!
Не спешите забрать на небо того, кто не научился ещё ходить по земле!
А я дивился этому разговору и радовался как ребёнок. Выйдя на берег, мы замерли, ощущая внутреннее тепло наших тел, пробивающееся к раскрасневшейся коже. Было так хорошо, так радостно, так манил этот мир!
И я пожалел, что проспал восход солнца. — А старик ещё спит? — спросил я. — Этой ночью он умер, — ответил мне Заратустра, ответил спокойно и легко, словно говорил о каком-то милом, невинном и даже заурядном событии. — Как?! — мгновенно мне стало холодно. — Радостно, — тем же размеренным тоном ответствовал Заратустра. — Давно он не был так счастлив! — Счастлив? Чем? — Нами, — протянул Заратустра. Тихая улыбка сияла на его лице. Он посмотрел на меня и произнёс: – Не пугайся. Тысячу лет хранил он в сердце своём скрижали истины, но никто так и не пришёл, чтобы прочесть их. Этой ночью скрижали рассыпались, и он освободился. Теперь он свободен, и он ушёл. — Куда?
В смерть?! — Смерть – вымысел. Это иллюзия, она придумана человеком для обозначения неизвестного. Мы знаем только то, что человек умирает, но мы не знаем смерти, никто не видел её и никогда не увидит. Нас всегда интересует то, что будет «после»: после обеда, после второго пришествия, после смерти. Мы думаем, что после смерти будет смерть, но ведь не обед следует за обедом, а после второго пришествия будет третье, а не второе. Человек был также мёртв до рождения, как он мёртв после смерти. Человек приходит ниоткуда, и уходит он в никуда. Сегодня праздник, ибо смерть – это праздник, праздник второго рождения. Почему мы радуемся рождению, но не радуемся смерти?
Только страх омрачает наш праздник. Страх неизвестности – это животный страх. Человеческое тоже страшится неизвестности, но Человек радуется своему незнанию, ибо оно делает его свободным. — Но как можно радоваться его смерти?
Умом я понимаю… Но я не могу радоваться смерти. Мне жалко старика. — Не о себе ли ты жалеешь?
Тебе страшно?
Подумай. — Наверное, ты прав. — Так признай это, эгоист должен быть честным, — Зар беззаботно смеялся. — Если тебе жалко себя, жалей. Кто может тебе запретить?
Но не оскорбляй память о старике своей скорбью, ведь он тот, кто был в твоей жизни, кто хотя бы отчасти сделал тебя тобой. Благодарность испытывает Человек к человеку, с которым встречется на пути, ибо встреча эта и есть Его путь. — Зар, но почему никто не прочёл его скрижалей? — Он ценил их больше читателей. Ты тоже старик – в тебе нет ощущения эгоиста, ощущения самого Себя. Старик любил себя, но не ощущал. Он страдал эгофилией, но не знал честности эгоизма. Он ждал, что придёт кто-нибудь и полюбит его так же, как он любил себя сам. Но кто полюбит тебя, если тебя просто нет?
Он ждал, но никто так и не пришёл, ибо нельзя прийти к пустоте. Учитель не может оставить учеников по своей линии. Кичиться знанием своим – значит любить своё знание, не видя Себя самого. Это обесценивает твоё знание. Знание имеет смысл только в руках эгоиста. Человек должен ощущать самого Себя, это сделает его знание весомым. Только так можно открыть путь к Другому. Никогда не меняй знание на человека. Знание без человека что огонь без хвороста. Кто ощутит тебя Самого, тот ощутит и твоё знание. Но кто не ощущает самого Себя, никогда не поймёт и знания Другого. Возложи своё знание на общий алтарь и иди радоваться вместе с Другими. Танцуй с Ними, освободившись от своего знания. Твоё знание – завеса над жизнью, если ты не в силах расстаться с ним ради Другого. Но знай, что расставшись со знанием, ты обретёшь большее. Ты обретёшь Других, которые обретут твоё знание. Так ты обретёшь самого Себя. Никто не заботится о Другом так, как делает это эгоист. Ты заботишься обо мне? — спросил Заратустра и засмеялся, а я смутился. — А ты? — «А ты?
А ты?»
Ату его, ату! — прокричал Заратустра и, вскочив на велосипед, помчался к дому. Секунду я стоял в замешательстве, расхохотался и побежал за ним следом.