|
|
******* В коридоре продолжались строевые занятия. Глубокая ночь, а люди, измученные лекарствами и условиями своего заключения, ходят то шеренгами, то колоннами по отделению психушки, распевая дурацкие речевки: Кто шагает дружно в ряд? Наш придурошный отряд! Мы уроды, дураки, Наши головы пусты! На какое-то мгновение я забылся. И в этом забытьи мне почудилось, что Ваня умер. Я очнулся от острого испуга. Холодный пот выступил у меня на лбу. — Ваня?! Ваня?! — позвал я. — С тобой все в порядке? В ответ я услышал смех. Тихий, едва различимый на фоне грохочущих в коридоре шагов. Вот дурак! Я так испугался, а он смеется. — Ваня, чего смешного? — обиделся я. — У тебя такой испуганный голос... — ответил Ваня. — И чего? Это повод надо мною поржать? — Нет. Конечно, не повод. Просто стало смешно. Смешно, когда люди боятся. Я надулся, но мне хотелось с ним говорить. Понять, что он имеет в виду, когда говорит о желании умереть. Поэтому я переборол свое раздражение: — Вань, а ты, что, значит, понимаешь, что хочешь умереть? Мой собеседник задумался. Потянулась долгая, изнуряющая пауза. — Это было до больницы, — начал Ваня. — Я думал. Я думал, имею ли я право жить? Вообще, каким должен быть человек, чтобы иметь право жить? — Право? На это разве нужно? Родился — и живи, пожалуйста. Пока... Я хотел продолжить мысль, сказать: «Пока не наступит Конец Света, а случится это скоро». Но передумал. — Нет. Это неправильно, — серьезно сказал Ваня. — Мы же постоянно живем в долг. — В долг? — мне показалось, что я ослышался. — Мы же потребители. Мы потребляем воздух, пищу, воду. Мы потребляем результаты труда других людей. Мы потребляем их внимание, их чувства. Все постоянно берут у жизни в долг и даже не задумываются над этим, — тут Ваня замолчал на минуту и продолжил вопросом: — Тебе никогда не приходилось занимать по-крупному? Когда ты живешь и понимаешь, что не можешь эти деньги вернуть? — Ну, приходилось. Я растратил большую сумму денег, не моих. И потом должен был занять, чтобы отдать. А потом нужно было отдавать, — эта история почему-то вспоминалась мною смутно, но неприятный осадок от нее ощущался совершенно отчетливо. — И вот я живу с этим чувством. Будто бы я в долгу перед жизнью, постоянном. А как отдать — не знаю. И не отдам никогда. Только больше занимаю... — Глупость! — обронил я. — Счастлив тот, кто не помнит о своих долгах, — его ответ прозвучал риторически, в никуда. — А я понял: спастись от чувства, что ты перед всеми в неоплатном долгу, можно только одним способом. — Быть нужным? — предположил я. — Нет, — улыбнулся Ваня. — Быть любимым. Если тебя любят, то можно считать, что ты свои долги уплатил. — А кстати, неплохое решение! — иронично заметил я. — Нет, плохое. — Плохое? — Да, плохое. Очень, — подтвердил Ваня. — Тот, кто тебя любит, берет на себя все твои долги. Ты его как бы обременяешь своими долгами... Можно так сказать — «обременяешь»? — Можно. Но почему? Почему? — удивился Ваня. — Потому что любовь в том и состоит, что любящий берет на себя твою ношу. Разве тот, кто тебя любит, не положит свои силы, а если понадобится, то и саму жизнь, ради твоего спасения? — Ну... — я задумался. Мне эти Ванины рассуждения показались странными. Видимо, потому что сам я никогда не любил. Возможно, те, кто любят, чувствуют именно так. — Ваня, и ты поэтому захотел умереть? — Я захотел умереть, когда умер, — ответил Ваня. Животный испуг парализовал меня изнутри. Ваня — покойник. — Ты мертвец? — спросил я. — Да, я — живой труп, — ответил Ваня. — Ладно, закончим на этом.
— Меня полюбила девушка, — стал вдруг рассказывать Ваня. — Сильно. А я понимал, что меня не за что любить. Мне казалось, что я и жизни-то не достоин. Куда уж там — любви... А еще я и сам ее любил. Только поздно это понял... — Поздно? — справился я. — Она тебя разлюбила? — Нет, она покончила с собой, — ответил Ваня, и по голосу я понял, что его душат рыдания. — Покончила с собой? Но почему?! — Потому что я не хотел, чтобы она меня любила. Это неправильно. Люди не должны любить. Это неправильное чувство, нечестное. Нельзя брать на себя чужие долги. Их нужно самому выплачивать. А любящий крадет у тебя твои долги... — Ну ты даешь! — я был потрясен. — Ты и в самом деле ненормальный! — И теперь я хочу умереть, — закончил свою мысль Ваня. — Раньше хотел, а не понимал, а теперь и хочу, и понимаю, что хочу. Я уже скоро умру.
******* С троевые занятия в коридоре плавно перешли в конные учения. По команде «урода Трущенко» люди в коридоре скакали, цокали и ржали, изображая лошадей. Потом, как мне показалось, больные инсценировали расстрел военнопленных. И делали еще что-то военизированное, но что именно, я не понял. Через пару часов все закончилось. — Значит так, уроды! — я узнал сиплый, низкий голос Петра. — Урок философии. Запомнили: «Битиё определяет сознание». Понятно?! — Понятно, понятно! — никто не возражал. — Теперь вопрос по уроку: что такое дисциплина?! Ответ: дисциплина — это, когда все меня слушаются! А что бывает с уродами, которые меня не слушаются?.. Выстроенная, как на параде, толпа загалдела: «Надо наказать!», «Бить! Бить, чтобы не повадно!», «Голодовку!», «Скормить им все таблетки!», «Уши прижечь!», «Мозги вправить!» — Кто сказал — «мозги вправить»? — голос Петра, словно раскат грома, прервал этот верноподданнический галдеж. Тишина. И потом несколько голосов: — Он! Он сказал! — Ты? — спросил Петр. — Я, — пролепетал кто-то. — Зовут? — Дутов, — ответил тот, и я узнал в нем кривоголового. — Урод Дутов, — прошипел Петр. — Урод Дутов, — исправился тот. — Слушай, ты, — Петр говорил так, что даже мое задубевшее тело поежилось. — Какие мозги?! Какие у вас могут быть мозги?! Вы все — уроды! Повтори! — Мозги, — затараторил Дутов. — Какие мозги. Какие могут быть мозги. Вы все уроды. — ЧТО?! — заорал Петр. — Что ты сказал?! — Вы все уроды, — повторил Дутов фальцетом. От ужаса или по глупости он и не понял, что сейчас значила эта фраза в его устах. Звук удара. Грузное тело с грохотом упало на пол. — Сколько мне это повторять?! — звучал в гробовой тишине голос Петра. — Вы — уроды! Вы должны помнить, что вы — уроды! И я вынужден жить здесь с вами, чтобы вы поняли: вы — уроды! Вы должны ложиться спать и просыпаться с одной мыслью: вы — уроды! Повторить! Толпа хором отрапортовала: «Мы — уроды! Мы — уроды! Мы — уроды!» — Дружочек, скоро и ты будешь так орать... Я слегка сдвинулся на подушке и посмотрел в окно. Там маячила голова коричневого. Он вытянул шею до третьего этажа и теперь, из темноты, заглядывал внутрь моей палаты. — Сгинь, — прошептал я. — Я-то сгину, конечно, — голос коричневого стал вдруг жалостливым. — Только вот ты быстрее соберешься... Думаешь, эта золотозубая тебя оставит? Она же тебе прямо сказала: «Хуже будет». Ее специально наняли! Точно тебе говорю! У меня на этот счет информация есть. И письмо под угрозой. Сейчас его менты как «вещдок» изымут, и все — накрылась твоя формула. Бежать надо, дружище. Бежать... — Сам знаю. Только вот... — я потянул ноги, привязанные к спинке кровати. А это потому, что надо было меня с самого начала слушаться. Не слушался — и на тебе результат. Я согласен — воровать нехорошо. Но это не ты виноват. Это мир плох. Ты и сам знаешь. А иначе, зачем его взрывать? Все ты правильно придумал. Ты только посмотри, что там в коридоре творится? А что в клубе было? А покойники в метро? Думаешь, где-то в другом месте лучше? Этот мир гниет изнутри. Весь уже прогнил. Люди смысла в жизни не видят, пустая у них жизнь. Все растеряли. Ничего святого не осталось. Вот и занимают себя, чем придется. Кто-то пьет, кто-то колется, кто-то «к культуре приобщается». Кто-то думает, что влюбляется, кто-то ненавидит всех. Кто-то учится, сам не зная зачем. Кто-то работает день и ночь, чтобы света белого не видеть. Кто-то вот — самоутверждается... — Уроды, равняйсь! Смирно! — раздалось в коридоре. — Слушай мою команду! По койкам бегооом марш! Затеянная под конец перекличка закончилась, и всех распустили по палатам.
|