|
|
******* Я проснулся ночью, тела своего не чувствую мышцы сведены. Мысли путаются. В палате темно. В коридоре свет и шум. — А ну, строиться! Живо! — чей-то мерзкий голос выгонял людей из палат. Топот ног и шелест тапочек по разбитой линолеумной плитке. — Уроды, равняйсь! Смирно! Товарищ Петр, уроды для ночной поверки построены! Старший по уродам, урод Трущенко. Что там происходит? Я сплю или действительно сошел с ума? В коридоре звучат новые команды. Теперь, кажется, начались строевые занятия: «Раз. Раз. Раз, два, три! Шире шаг. Держать равнение!» На койках вокруг никого. Только Ванька, который «все про Бога говорит», лежит на своем месте. — Ваня, — тихо позвал я. Он не ответил. Я попробовал еще раз: — Вааань... Где все? — На поверке, — еле слышно ответил он. — А зачем? — Просто, — сказал Ваня и повернул ко мне голову. — Способ унижения. Так каждую ночь происходит, после врачебного обхода. Петр — он прапорщиком был. Совсем больной. Дисциплину наводит... — И что, слушаются его? — мне как-то не верилось. — Это личный выбор, — отозвался Ваня. — В каком смысле? — Люди боятся умирать — но это только половина правды. На самом деле, они ждут, что все закончится. Сами и торопят конец. — С чего ты взял? — я напрягся. Ваня только что огласил мой план об ускорении Конца Света. Откуда он знает? Тоже агент? С виду непохож. — Потому что сражаются. «Отношения выясняют». Кто главнее. Кто урод, а кто не урод. Выяснение отношений — лучший способ погибнуть... Воин — он самоубийца. А тут все воины. За себя сражаются, но все равно воины. Им кажется, что это ради жизни. А на самом деле, ради смерти. Воин — это такая профессия, умирать. — Да ладно... — протянул я. Я больше не тревожился. Ваня ничего про меня не знает, просто не в себе. Сумасшедший. — Воин к цели идет, а цель у него — победа. При чем тут смерть?.. Ерунда. Мне трудно было говорить. Язык еле двигался. Челюсти почти не разжимались. Я решил прекратить этот бессмысленный разговор. — Людям только кажется, что их смерть пугает. Неправда это. Она их завораживает. Жить, как они живут, невыносимо. Они подсознательно ищут смерти. Разрушают себя. Если у тебя за душой ничего не осталось... Ванькин голос стал таять. — Вань, что? — мне вдруг захотелось понять, к чему он клонит. Кажется, он сглотнул слюну — смочил, как мог, пересохшее горло. Потом набрал в легкие воздуха и, превозмогая слабость, продолжил: — Если у тебя за душой ничего не осталось, если ты все потерял, то... — Что, Вань? Что?.. — Иначе жизнь не почувствовать, только на краю смерти. Боль — первый признак жизни. Он и последний. Самоубийца, думаешь, о чем мечтает? Понять, что он еще жив. Только перед самой смертью и почувствует. А в жизни не может, так ему плохо. Тут я подумал, что это правда. Неслучайно люди стремятся к риску, ищут пресловутый «адреналин». Это дает им ощущение жизни. А сама жизнь у них мертвая. Да, это правильно. — Не важно, как жестоко ты гонишь лошадь, — продолжал Ваня. — Не важно, как быстро она бежит. Если ты мчишься по кругу, ты все равно возвращаешься к началу. Все пустое. Суета сует, все — суета. Смерть — избавление... Где-то я это слышал: «Суета сует, все — суета»... Где же? Не могу вспомнить. — Хочешь сказать, что все стремятся к смерти? — голова у меня словно ватой набита. — Да, только они этого не понимают. Все для этого делают, а не понимают. — А ты понимаешь? Я? — удивился Ваня. — Я — да.
|