|
|
Безумие
Три дня подряд мы совершали то, что вполне заслуживало названия «марш-бросок»: Петрус поднимал меня до рассвета, а останавливались мы лишь в девять вечера. Привалы были короткими — только чтобы подкрепиться немного, тем более что «сиесту» во второй половине дня мой проводник отменил уже давно. Мне порой чудилось — он выполняет какую-то таинственную программу, о которой мне знать не положено. Кроме того, он вообще разительно переменился. Сначала я относил это на счет тех сомнений, что зародились во мне во время истории с водопадом, но потом понял — нет, не в этом дело. Он стал до крайности раздражителен и несколько раз в день поглядывал на часы. Я напомнил ему его же собственные слова: каждый сам определяет для себя понятие «время». — Ты умнеешь день ото дня, — отвечал он. — Поглядим, сумеешь ли, когда понадобится, применить свой ум к делу. Но однажды к вечеру меня до такой степени вымотал ритм нашего движения, что я просто-напросто не смог подняться. Тогда Петрус велел мне снять рубашку и прижать позвоночник к стволу дерева. Я постоял несколько минут и сразу же почувствовал себя лучше и бодрей. Петрус объяснил, что растения, а особенно старые деревья, наделены способностью передавать гармонию, если прижаться к стволу нервным центром, и несколько часов подряд рассказывал о физических, энергетических и духовных свойствах флоры. Все это я уже где-то читал в свое время, а потому ничего не записывал. Однако речь Петруса не пропала втуне — благодаря ей я избавился от ощущения, что он за что-то злится на меня. К его молчаливости я стал относиться с большим пониманием, а он старался быть приветливым и доброжелательным, насколько это позволяло ему скверное настроение, в котором пребывал он теперь постоянно. Как-то утром мы вышли к мосту — непомерно большому для той речонки, через которую он был переброшен. День был воскресный, час — ранний, а потому все кафе и бары в городке были еще закрыты. Мы присели на берегу. — У человека и у природы — схожие причуды, — попытался я завести разговор. — Человек возводит прекрасные мосты, а природа меняет направление рек. — Река обмелела от засухи, — ответил Петрус. — Доедай свой сэндвич, пора идти. Я решил осведомиться, почему такая спешка. — Ты ведь знаешь, я уже давно здесь, на Пути Сантьяго, — ответил он. — А в Италии у меня множество дел брошено на середине. Хочу поскорее вернуться. Эти слова меня не убедили. Может, это и правда, да только не вся правда. Я начал было допытываться, но Петрус ушел от ответа и заговорил о другом: — Что ты знаешь про этот мост? — Ничего. Даже если принять, что уровень воды понизился от засухи, мост все равно чересчур велик. Я все-таки склонен думать, что река пошла по другому руслу. — Насчет этого ничего сказать не могу, — ответил Петрус. — Однако мост этот известен на Пути Сантьяго как «Шаг Чести». На этих полях некогда кипели кровопролитные битвы между свевами и вестготами, а потом воины короля Альфонса Третьего дрались здесь с маврами. Быть может, мост такой величины и был выстроен для того, чтобы реки крови не затопили город. На эту шутку в духе черного юмора я не отозвался. Петрус помолчал в некотором замешательстве, но продолжал: — Меж тем не ордам вестготов и не победоносному воинству Альфонса Третьего обязан мост своим названием. Нет, это история Любви и Смерти. Когда возник Путь Сантьяго, со всей Европы хлынули сюда паломники, среди которых были священники, аристократы и даже короли, желавшие воздать почести святому Иакову. Оказались здесь — в немалом числе — и разбойники. Известно огромное количество случаев, когда они нападали на целые караваны пилигримов, грабя их до нитки. Нет счета и чудовищным преступлениям, совершенным против тех, кто проходил Путем в одиночку. Все повторяется, подумал я. — И потому, — продолжал свой рассказ Петрус, — несколько благородных рыцарей решили взять паломников под защиту, и каждый выбрал себе отрезок пути, за который отвечал. Но подобно тому, как реки меняют свое течение, подвержен переменам идеал человеческий. Злодеев рыцари разогнали, но тем дело не кончилось: они принялись оспаривать друг у друга право называться самым умелым и доблестным защитником Пути. И довольно скоро — с оружием в руках. Воспользовавшись этими междоусобными раздорами, разбойники снова начали безнаказанно хозяйничать на дорогах. И продолжалось так довольно долго — до тех пор, пока в 1434 году некий леонский рыцарь не влюбился в одну даму. Звали его дон Суэро де Киньонес, он был богат и силен и всячески добивался руки и сердца этой дамы. Но она — имени ее история нам не сохранила — не отвечала взаимностью на эту пылкую страсть и предложение рыцаря отвергла. Мне до смерти хотелось узнать, что общего между отказом выйти замуж и стычками странствующих рыцарей. Петрус заметил мой интерес и пообещал рассказать, что было дальше, если я прикончу наконец свой сэндвич и мы немедленно тронемся в путь. — Так мне мама в детстве говорила, — ответил я. Проглотил последний кусочек, взвалил на плечи мешок, и мы двинулись по улицам спящего городка. — Наш рыцарь, — продолжал Петрус, — чье самолюбие было глубоко уязвлено, решил сделать именно то, что делают все отвергнутые мужчины: начать на свой страх и риск войну. Он поклялся самому себе совершить такой подвиг, что возлюбленная уже никогда не позабудет его имя. И на протяжении многих месяцев искал благородный идеал, которому мог бы посвятить свою отвергнутую любовь. И вот однажды вечером, после того, как он услышал о том, какие преступления творятся на Пути Сантьяго, его осенило. Вместе с двумя друзьями он занял городок — тот самый, по которому мы с тобой сейчас идем, — и через посредство паломников распустил слух, что намерен провести здесь тридцать дней и преломить триста копий в доказательство того, что нет среди рыцарей, оберегавших путь, никого, кто был бы равен ему доблестью и силой. Итак, они засели в городке со своими оруженосцами и слугами, развернули штандарты и принялись ждать тех, кто решится ответить на его вызов… Я представил себе, какой пир там шел. Зажаренные целиком кабаны, вино рекой, музыка, похвальба и турниры. Эта картина очень отчетливо возникла передо мной, покуда Петрус досказывал свою новеллу. — Поединки начались 10 июля, когда прибыли первые рыцари. Киньонес и его товарищи днем устраивали турниры, а по ночам — празднества. Поединки неизменно проходили на мосту, чтобы нельзя было убежать. Иногда принявших вызов оказывалось так много, что на мосту во всю его длину разводили костры, что позволяло проводить схватки до рассвета. Побежденные должны были поклясться, что никогда больше не поднимут руку на своих, а будут отныне и впредь защищать и оберегать пилигримов, полагая в этом единственное свое предназначение. И за несколько недель слава о Киньонесе прогремела по всей Европе. Помимо рыцарей, помериться с ним силами приезжали и военачальники, и рядовые воины, и даже разбойники, свирепствовавшие на Пути. Ибо всякий знал: кто одолеет в схватке отважного рыцаря из Леона, наутро проснется знаменитым, имя же его увенчано будет славой. Но если соперники искали себе только славы, сам Киньонес преследовал куда более возвышенную цель — покорить сердце своей возлюбленной. И этот идеал делал его непобедимым. 9 августа завершились бои, и дон Суэро де Киньонес провозглашен был самым доблестным и отважным из рыцарей Пути Сантьяго. И с этого дня никто больше не осмеливался бахвалиться своей храбростью, и благородные рыцари сражались теперь не друг с другом, а против общего врага — разбойников, обиравших пилигримов. Так было положено начало рыцарскому ордену Сантьяго. Тем временем мы прошли городок насквозь. Мне захотелось вернуться и новыми глазами взглянуть на мост, где происходили эти события. Но Петрус увлек меня вперед. — И что же сталось с доном Киньонесом? — спросил я. — Он отправился в Сантьяго?де?Компостелу и принес в дар святому золотое ожерелье. Оно и сейчас украшает статую Иакова Младшего. — Я спрашиваю, удалось ли ему в конце концов добиться руки и сердца той дамы? — А-а, вот это мне неизвестно. В ту пору историю писали только мужчины. И, увлекшись поединками, они упустили из виду окончание этой love story. Завершив рассказ о доне Суэро де Киньонесе, мой проводник вновь замкнулся в молчании, так что следующие два дня мы шли без разговоров и почти без отдыха. Наконец на третий день Петрус замедлил темп. Сообщил, что вымотался за последнюю неделю и что года его уже не те, чтоб совершать такие форсированные марши. Я же в очередной раз убедился, что он говорит неправду: лицо его выражало не столько усталость, сколько сильнейшую озабоченность — казалось, он ждет, что случится нечто из ряда вон выходящее. В тот день мы вошли в Фонсебадон, поселок обширный, но полностью разрушенный. Черепичные крыши каменных домов развалились от ветхости, деревянные стропила сгнили. Одним концом деревня упиралась в глубокий овраг, а прямо перед нами, за горой, стоял один из самых важных путевых знаков паломничества — «Железный Крест». Теперь уже я проявлял нетерпение, торопясь поскорее оказаться у этого ни на что не похожего монумента: железный крест на десятиметровом основании высился здесь еще со времен античности — Цезарь, вторгшись в Испанию, поставил его в честь Меркурия. По языческой традиции пилигримы клали у подножья камень, принесенный издалека. Подобрал кусок черепицы и я, благо валялось их вокруг множество. И прибавил шагу, но заметил, что Петрус идет очень медленно. То и дело останавливается, чтобы осмотреть развалины, порыться в остатках книг, а потом и вовсе уселся на площади, посреди которой тоже стоял крест — только деревянный. — Давай-ка отдохнем немного, — сказал мой проводник. Я рассудил, что даже если мы проведем здесь час, то все равно успеем до темноты к Железному Кресту. А потому присел рядом и вперил взгляд в открывшуюся мне картину запустения и разора. Подобно тому, как меняют реки свое русло, люди тоже изменяют родным местам. Эти дома были выстроены прочно, и немало времени должно было пройти, прежде чем они покосились и рухнули. Невольно возникал вопрос: что же заставило жителей покинуть такое благословенное место в долине, окруженной горами? — Ты считаешь дона Суэро де Киньонеса безумцем? — осведомился Петрус. Я уже позабыл, кто это, так что проводнику пришлось напомнить историю про мост. — Нет, — ответил я и сам призадумался: а так ли это? — А вот я считаю. И безумие его было того же рода, что и у Альфонсо. Помнишь того монаха? Присуще оно и мне, и проявляется ярче всего в моих рисунках. И тебе, пустившемуся на поиски меча. У всех у нас горит в душе, опаляя ее, пламя священного безумия, Агапе же не дает ему угаснуть. А чтобы разгорелся этот огонь, вовсе не обязательно покорять Америку или по примеру святого Франциска Ассизского разговаривать с птицами. Зеленщик на углу тоже способен обнаружить в себе и проявить священный пламень безумия, если ему нравится то, что он делает. Агапе существует поверх и вне людских представлений и предрассудков и имеет свойство передаваться от одного к другому, ибо мир остро нуждается в нем. Петрус сказал еще, что благодаря Голубой Сфере я сумел разбудить в себе Агапе. Но, чтобы он не угас, не надо бояться менять свою жизнь. Нравится мне то, что я делаю, — превосходно. Не нравится — никогда не поздно изменить что-либо. Допуская в свою жизнь возможность перемен, я превращаю себя в плодородную почву и позволяю прорасти семенам Творческого Воображения. — Все, чему я научил тебя, включая и Агапе, имеет смысл лишь в том случае, если ты доволен собой. А если нет — упражнения, которыми ты овладел, неизбежно приведут тебя к необходимости перемен. И ради того, чтобы все эти упражнения не обратились во зло тебе, необходимо позволить этим переменам случиться. И нет в жизни человека момента трудней, чем когда он видит Правый Бой, но чувствует, что не способен изменить жизнь и в схватку эту вступить. Когда случается такое, постигнутая мудрость идет не на пользу, а во вред тому, кто обладает ею. Я вновь оглядел Фонсебадон. Быть может, все его жители — все разом и сообща — вдруг остро почувствовали настоятельнейшую потребность перемен. Не нарочно ли, не с умыслом ли привел меня сюда Петрус, чтобы именно здесь сказать мне это? — Я не знаю, что происходит здесь, — ответил он. — Часто случается, что люди просто вынуждены принимать перемены, подстроенные судьбой, и я сейчас говорю не об этом. А о волевом акте, об осознанном и определенном желании восстать против всего того, что не дает нам удовлетворения в нашей повседневности. На пути нашего бытия мы постоянно встречаем труднейшие задачи. Вот, к примеру, пройти через водопад так, чтобы он не сбил тебя. Тогда ты должен заставить Творческое Воображение действовать. Тебе предстоял выбор между жизнью и смертью, а времени размышлять не было: и состояние Агапе указало тебе единственный путь. Но случается в этой жизни и так, когда нужно выбирать, по какому пути идти. Жизнь ставит эти задачи перед нами ежедневно и во всех сферах бытия: разрыв с возлюбленной, коммерческая комбинация, встреча в обществе. И каждое из этих мелких решений, принимаемых ежеминутно, может означать выбор между жизнью и смертью. Когда утром ты отправляешься на службу, от того, какой вид транспорта ты выберешь, зависит, доберешься ты до дверей своей конторы целым и невредимым или попадешь в аварию. Это — самый наглядный пример того, как простое решение может в корне изменить жизнь человеческую. Петрус говорил, а я размышлял о себе. В поисках своего меча я сделал выбор и отправился по Пути Сантьяго. Ничего важнее меча сейчас для меня не существовало — я должен был во что бы то ни стало найти его. Я должен был принять верное решение и сказал об этом Петрусу. — Единственный способ принять верное решение — это знать, какое решение ошибочно, — ответил тот. — Нужно, не поддаваясь ни страху, ни слабости, изучить другой путь, а уж после этого решать. И он обучил меня УПРАЖНЕНИЮ ТЕНЕЙ. А завершив его, сказал: — Твоя задача — отыскать меч. Я согласился. — В таком случае сделай это упражнение немедля. Я пройдусь немного. Когда вернусь, буду знать, что ты принял решение и не отступишь от него. Я вспомнил, как тороплив был Петрус все эти дни. Вспомнил и наш последний разговор в заброшенном городе. Мне показалось, он пытается выиграть время, чтобы тоже что?то решить для себя. Воспрянув духом, я принялся за упражнение. Чтобы установить гармонию между собой и всем, что меня окружает, сделал несколько дуновений RAM. Затем засек по часам время — пятнадцать минут — и стал всматриваться в тени — тени разрушенных домов, камней и дерева, старого креста за моей спиной. Вглядываясь в них, осознал, как трудно понять, о чем именно ты думаешь. Прежде эта мысль никогда не приходила мне в голову. Круглые брусья, когда думаешь о них, обретают прямоугольные очертания, камни неправильной формы становятся безупречно вычерченными шарами. Так продолжалось первые десять минут. Сосредоточиться мне было нетрудно — задача увлекала меня. Потом я стал размышлять об ошибочных решениях, принятых при поисках меча. Неимоверное множество идей пронеслось в мозгу: от возможности приехать в Сантьяго на автобусе до варианта позвонить жене и, сыграв на ее чувствах ко мне — на любви и жалости, — выпытать, где она спрятала меч.
Упражнение «Тени»
Расслабиться. В течение пяти минут пристально вглядываться в тени предметов или людей, находящихся вокруг. Постараться точно определить, какая часть их освещена. Следующие пять минут, не прерывая это занятие, постараться сосредоточиться на той проблеме, которая требует решения, и найти все возможные ошибочные варианты решения. И последние пять минут, глядя на тени, думать о том, какие остались верные решения. Уничтожать их одно за другим, пока наконец не останется одно-единственное — то, которое относится именно к данной проблеме.
…Вернувшегося Петруса я встретил улыбкой. — Ну? — спросил он. — Теперь я знаю, как Агата Кристи сочиняла свои романы, — ответил я шутливым тоном. — Она превращала ошибочную версию в самую верную. Должно быть, владела техникой упражнения Теней. Петрус спросил, где же мой меч. — Нет, сначала я изложу тебе самую нелепую версию, которую сумел разработать, всматриваясь в тени. Вот она: меч находится вне Пути Сантьяго… — Ты — гений. Догадался наконец, что мы уже столько времени идем в поисках меча. Я думал, тебе об этом сказали еще в Бразилии. — …и спрятан в потайном месте, куда моей жене доступа нет. Я сделал вывод, что лежит он совершенно открыто, но так сливается со всем, что его окружает, что не бросается в глаза. На этот раз Петрус не стал потешаться надо мной, а я продолжал: — А поскольку величайшим абсурдом было бы думать, что спрятан он в людном месте, то, стало быть, находится меч в месте почти пустынном. Кроме того, чтобы даже те немногие, кто видит его, не сумели отличить такой меч, как у меня, от типично испанских шпаг, которые продаются в сувенирных лавках, его следует поместить туда, где люди в стилях и видах холодного оружия не разбираются. — То есть, ты думаешь — он здесь? — Нет, здесь его нет. Было бы совершенно неправильно делать это упражнение там, где находится меч. Эту гипотезу я отбросил сразу же. Но он должен находиться в городке или деревне, подобном этому. Но только не покинутом жителями. Меч в опустелом и безлюдном городе неизбежно привлек бы внимание пилигримов и обычных путешественников. Очень скоро он уже украшал бы стену какого-нибудь бара. — Очень хорошо, — сказал Петрус, и я заметил, что он и вправду доволен мной или тем упражнением, которому научил меня. — Кое-что еще… — добавил я. — Что же? — Самым недостойным местом для меча, принадлежащего Магу, было бы место мирское. Он должен находиться в священном месте. В церкви, например, — оттуда никто не осмелится его похитить. Итак: в какой-то церкви, находящейся где-то неподалеку от Сантьяго, на виду у всех, но гармонично вписанный в окружающее пространство, и находится мой меч. Стало быть, теперь я буду заходить во все церкви, сколько ни есть их на Пути. — Не нужно, — сказал Петрус. — Придет время — ты узнаешь нужную. — А скажи-ка мне, почему сначала мы так спешили, а теперь столько времени торчим здесь? — Какой ответ будет самым неправильным? Я мельком оглядел тени. Он был прав. Мы задержались здесь не просто так — имелась для этого какая-то причина. Солнце скрылось за горой, но света было еще более чем достаточно, чтобы завершить все начинания. Я подумал, что солнце сейчас бьет в Железный Крест, который я так мечтал увидеть, а ведь он — всего в нескольких сотнях метров от меня. И все же хотелось бы понять причину такого промедления: целую неделю спешили изо всех сил. А с какой целью? Цель, казалось, одна — оказаться здесь в этот день и в этот час. Я попытался было завести разговор, чтобы время шло быстрее, но Петрус был сосредоточен и напряжен. Мне уже много раз случалось видеть его мрачным, хмурым, но не помню, чтобы он когда-либо пребывал в таком напряжении. Нет, вру! Помню! Было это, когда пили кофе в кафе в маленьком городке — название вылетело из головы — утром… Незадолго до того, как увидели… Я обернулся. Да, вот он. Пес. Тот самый, что при первой встрече сбил меня с ног. А при второй — трусливо удрал. Петрус пообещал прийти ко мне на помощь, если случится в третий раз повстречаться с ним. Я повернул к нему голову. Рядом никого не было. Глядя псу прямо в глаза, я стремительно прокручивал в голове варианты поведения в такой ситуации. Мы не шевелились, застыв на месте, и этот поединок взглядов напомнил мне на миг сцену из вестерна. Впрочем, там в единоборство вступали люди: никто пока не додумался свести в схватке человека и пса — было бы слишком неправдоподобно. А я вот сидел перед зверем, переживая в реальности то, что в кино выглядело бы нелепой выдумкой. И передо мной тот, имя которому — Легион, ибо их много. Рядом стоял заброшенный дом. Если сорваться с места, можно успеть забраться на крышу, и там Легион меня не достанет. Он заключен в телесную оболочку собаки и ограничен ее возможностями. Но по-прежнему пристально глядя ему в глаза, я отбросил мысль о бегстве. Следуя Путем Сантьяго, я много раз испытывал страх перед такой минутой, и вот она пришла. Прежде чем найти свой меч, мне предстоит встретить Врага — одержать победу или потерпеть поражение. Значит, остается лишь сразиться с ним, и другого не дано. Если убегу — попаду в ловушку. Пес может больше не появиться, а я буду терзаться страхом до самого Сантьяго?де?Компостелы. Да и потом буду ночи напролет видеть его в кошмарных снах, каждую минуту ждать его появления и до гробовой доски пребывать в ужасе. Покуда я размышлял обо всем этом, пес шевельнулся. И в следующую минуту я уже не думал ни о чем, кроме схватки, минута которой, как сказал поэт, имела вот-вот наступить. Петрус скрылся, оставив меня в одиночестве. Как только я почувствовал страх, пес, негромко ворча, двинулся в мою сторону. Это сдержанное рычание действовало сильнее, чем истошный лай, и страх мой усилился. И, по глазам моим догадавшись, что я — слаб, пес кинулся на меня. Он ударился о мою грудь с силой камня, пущенного из пращи. Сбил с ног и набросился. Я смутно помнил о встрече со своей Смертью и о том, что такой конец мне не грозит, но страх нарастал неудержимо, и, не в силах совладать с ним, я отбивался, оберегая хотя бы горло и лицо. Острая боль в ноге пронизала меня всего, и я невольно дернулся зажать рану. Пес не преминул воспользоваться этим и попытался вцепиться в незащищенную глотку. В этот миг рука моя нащупала на земле камень. Я сжал его в кулаке и — отчаянье, наверно, придало мне сил — стал молотить пса. Тот отпрянул — скорее от неожиданности, чем от боли, — и мне удалось вскочить на ноги. Пес продолжал отступать, и липкий от его крови камень воодушевлял меня. Слишком большое уважение внушала мне прежде сила этого зверя, и оттого я чуть не угодил в ловушку. Нет, он не может быть сильней меня! Проворней — да, ловчей — да, но не сильней, потому что я превосхожу его и ростом, и весом. Страх перестал расти, но я уже не владел собой и, сжимая в руке камень, сам рычал не хуже зверя. Пес отступил еще немного и вдруг замер. Он, казалось, читает мои мысли. С отчетливостью, какая бывает лишь в отчаянном положении, я ощущал свою силу, но одновременно сознавал, сколь нелепа эта схватка с псом. Сознание мощи обуревало меня, а из опустелого города налетел порыв теплого ветра. Я почувствовал, что мне делается скучно продолжать этот поединок: ведь достаточно попасть псу камнем в лоб — и победа останется за мной. И мне захотелось немедля прекратить все это — осмотреть рану на ноге, раз и навсегда покончить с этими нелепыми приключениями, посвященными поискам дурацких мечей на дурацких путях… Но это тоже была ловушка. Пес снова рванулся вперед и сшиб меня с ног. На этот раз ему легко удалось увернуться от камня и тяпнуть меня за руку так, что я разжал пальцы и выронил свое оружие. Я принялся бить его голыми руками, но мои удары не причиняли ему особенного ущерба — удалось лишь не дать ему снова впиться зубами мне в тело. Только и всего. Но острые когти уже рвали на мне одежду, проводили глубокие борозды по рукам; было ясно, что вскоре он сумеет подмять меня под себя. И внезапно где-то внутри себя я услышал голос, говоривший, что, если это случится, борьба будет окончена, а я останусь жив. Побежден, однако жив. Болела прокушенная нога, горели и жгли царапины по всему телу. Голос настойчиво уговаривал прекратить борьбу, и теперь я понял, чей это был голос, — Астрейн, мой Вестник, говорил со мной. Пес замер на мгновенье, словно и он слышал его, а меня вновь обуяло желание бросить все. Пусть будет что будет. Астрейн твердил, что в этой жизни очень многим так и не суждено было найти свой меч, но что с того?! Да я и сам хотел бы всего лишь вернуться домой, к жене, завести детей, делать то, что мне по вкусу. Хватит этих безумных эскапад, довольно карабкаться по скалам над водопадами и меряться силами с псами. Я уже второй раз подумал об этом, но теперь мысль стала настойчивей. Я был уверен, что еще через мгновение сдамся. Какой-то шум, раздавшийся на улице заброшенного городка, отвлек внимание пса. Я тоже повернул голову и увидел пастуха, гнавшего своих овец с поля. И сразу вспомнил, что однажды уже видел это — тогда дело было на развалинах старинного замка. Пес, заметив овец, перескочил через меня и изготовился к атаке. Это было моим спасением. Пастух вскрикнул — овцы бросились врассыпную. Пес еще не успел кинуться на них, а я, решив дать им время уйти, схватил пса за левую заднюю лапу. Буду сопротивляться еще мгновение, подумал я, чувствуя, что в душе появилась надежда — довольно абсурдная — на то, что пастух поможет и выручит. А еще вернулась на мгновение надежда обрести свой меч и могущество RAM. Пес пытался высвободиться. Я уже был для него не врагом, а досадной помехой. То, что теперь было ему нужно, находилось перед ним. Но я, продолжая держать его за лапу, ждал, когда придет на помощь пастух — а тот все не шел, ждал, когда овцы убегут, — а они все не убегали. Это мгновение и спасло мою душу. Некая неимоверная сила стала подниматься во мне, но теперь это была не иллюзия Могущества, порождающая скуку и желание капитулировать. Снова я услышал шепот Астрейна, но говорил он уже о другом. О том, что противостоять миру надо с тем же оружием, с которым мир нападает на тебя. И, стало быть, чтобы дать отпор псу, должно превратиться в пса. Да, это было то самое безумие, о котором утром толковал Петрус. И я постепенно начал становиться псом. Ощерился, тихонько заворчал, и каждый звук, издаваемый мной, сочился ненавистью. Краем глаза успел заметить испуганное лицо пастуха и овец, шарахнувшихся от меня так же испуганно, как от пса. Заметил эту перемену и Легион. Заметил и струсил. И тогда я — впервые за все время боя — перешел в наступление. Кинулся на него, оскалив клыки, выставив когти, целя ему в горло, — то есть сделал то самое, чего ждал от него — ждал и боялся. Исчезли все чувства, кроме всеобъемлющего желания победы. Все прочее утратило значение. Я прижал пса к земле, навалился всем телом. Оставляя на моей коже глубокие борозды от когтей, он бился, силясь высвободиться, но и я тоже кусался и царапался. Я знал — если ему удастся ускользнуть, он вскоре явится опять, а я не хотел, чтобы это произошло. Врага надо разгромить и уничтожить сегодня. В глазах пса я заметил промельк ужаса. Теперь я стал псом, а он, казалось, превращается в человека. Тот самый страх, что прежде когтил меня, теперь бушевал в нем — и придавал ему сил, так что пес все же вырвался. Но я не позволил ему убежать и отшвырнул его за невысокую ограду полуразвалившегося дома, где тянулся овраг. Оттуда не скроешься. Там он когда-нибудь узрит лик своей Смерти. Внезапно я понял — что-то не так. Меня переполнял избыток силы. Рассудок туманился, перед глазами проплывало лицо цыгана и еще какие-то смутные образы. Я перевоплотился в Легиона. Отсюда и проистекало это новообретенное могущество. Они оставили на произвол судьбы несчастного пса, который через мгновение рухнет в бездну. И вселились в меня. Я еле преодолевал нестерпимое желание растерзать беззащитную тварь. «Ты — Князь, они — твой легион», — услышал я шепот Астрейна. Однако я не хотел становиться Князем и, кроме того, улавливал звучащий из дальней дали настойчивый голос Наставника — он говорил, что я должен добыть меч. Мне надо продержаться еще одну минуту. Я не должен убивать этого пса. Я искоса глянул на пастуха и во взгляде его прочел подтверждение своим мыслям. Ибо меня теперь он боялся сильней, чем пса. Я начинал чувствовать дурноту — все поплыло перед глазами. Но терять сознание было не ко времени. Если я лишусь чувств, Легион во мне одержит победу. Надо отыскать решение. Теперь я сражаюсь не со зверем, но с той силой, которая по его воле обуяла меня. Ноги стали ватными, и, чтобы не упасть, я оперся о стену, однако она не выдержала моей тяжести. Я упал в груду камней и обломков дерева ничком — лицом в землю. Земля. Легион — это земля, ее порождение, плод ее чрева. Разные плоды — добрые и скверные — дарует она, но только она. Здесь ее обиталище, отсюда она правит миром или он — ею. Агапе будто взорвалась внутри меня, и я с силой вонзил ногти в землю. Завыл, издав звук, подобный тому, что слышал от пса в тот день, когда впервые повстречал его. И почувствовал — Легион, пройдя через мое тело, ушел в землю, ибо внутри меня царила Агапе, а Легион не желал, чтобы его поглотила Любовь Всеобъемлющая. Такова была моя воля, и это она заставляла меня, собрав остаток сил, бороться с подступающим обмороком — воля Агапе, укоренившаяся в моей душе и заставлявшая сопротивляться. Дрожь сотрясала меня с головы до ног.
Легион с силой уходил в землю. У меня начался приступ рвоты, но я чувствовал, как Агапе растет, как выходит она наружу через все поры. А тело мое продолжало дрожать, и прошло немало времени, прежде чем я почувствовал — Легион вернулся в свое царство. Я понял это, когда последний след его присутствия прошел через кончики моих пальцев и сгинул. Израненный, исцарапанный, я приподнялся и сел — и увидел нечто нелепое: окровавленный пес вилял хвостом, а пастух глядел на меня в испуге. — Не иначе как что-то не то съели, — проговорил он, словно отказываясь верить собственным глазам. — Но теперь, когда опростались, все пройдет. Я кивнул. Он поблагодарил за то, что я унял и удержал «своего» пса, и погнал овец дальше. Появился Петрус. Не произнося ни слова, оторвал от рубахи лоскут и перевязал мне все еще обильно кровоточащую рану. Потом попросил меня пошевелиться и объявил наконец, что — ничего серьезного, могло быть хуже. — Но вид плачевный, — добавил он с улыбкой: к нему вернулось столь редкое в последнее время хорошее настроение. — Лучше уж сегодня не показываться у Железного Креста. А не то всех туристов распугаешь. На туристов мне было плевать. Я поднялся, отряхнул пыль, понял, что прокушенная нога идти не мешает. Петрус предложил мне сделать Дуновение RAM и взял мой рюкзак. После упражнения я вновь ощутил себя в ладу со всем миром. Через полчаса придем к Железному Кресту. А когда-нибудь Фонсебадон восстанет из руин — Легион оставил там много своего могущества. Создатель библиотеки: Андрей Хахилев |